Ходорковский рассказал об «обычном пареньке» из Бурятии

Освобожденный на днях Михаил Ходорковский написал о своем сокамернике, оказавшемся из Бурятии. Леша Бадаев (имя и фамилия изменены) запомнился экс-заключенному тем, что не стал врать на одном из судебных заседаний, несмотря на то, что его пытались подкупить, сообщается на «The New Times»

«Байкал-Daily» приводит полный текст заметки Ходорковского:

«Часто мысленно возвращаюсь к вопросу: что такое совесть? Как мы определяем, что такое «хорошо», и чего стыдимся всю жизнь? Когда совесть побеждает страх, а когда страх — совесть? В истории, которую я расскажу, как обычно изменены имя человека и некоторые детали событий

Леша Бадаев — обычный бурятский паренек из далекого села. Широкое, круглое лицо, черные, будто постоянно прищуренные глаза. Родителей не помнит, жил с теткой. В школу ходил 2 класса, потом работал пастухом общественного стада.

В несчастливый день сцепился с вором, пытавшимся украсть барана, — кинул в него камнем и попал в голову. Но вор оказался мужиком крепким и быстро очухался. Подбежавший Леша испугался, запаниковал и совершил непоправимое — ударил камнем еще раз. Потом — еще раз.

Поняв, что произошло, — бросил стадо и удрал.

Поймали его случайно, спустя несколько месяцев, за тысячу километров от дома, когда он пытался украсть еду.

Суд, приговор за убийство — 6,5 лет. Справедливый, с учетом всех обстоятельств. Колония для несовершеннолетних и вот — «взрослая» тюрьма.

Немая сцена

Я встретился с Лешей на швейном производстве, где он нашел себе пристанище. Работящий парень, молчаливый, незаметный.

Спустя некоторое время мне объявили взыскание, и я подал на администрацию в суд. Неожиданно узнаю, что Лешу вызывают свидетелем. Сомнений у меня нет — скажет то, что от него потребуют. В лагере много способов «убеждения».

И вот — суд. Собрались все «главные люди»: начальник лагеря, начальник оперативного отдела, замы. Заседание ведет председатель городского суда.

Вызывают Лешу. Он явно растерян и испуган, говорит запинаясь, но правду! Мы переглядываемся с адвокатом, ничего не понимая. Напротив нас также переглядываются наши оппоненты.

Судья отпускает Лешу, он выходит за дверь и тут же возвращается.

— Он, — Леша показывает на начальника оперотдела, — дал мне две пачки сигарет и сказал, чтобы я врал.

Смотрю на сидящих напротив. Опер внешне спокоен, начальник медленно багровеет.

— Но я врать не стал, сказал правду. А сигареты — вот они.

И отдает судье пачку LM, признаваясь:

— А вторую я скурил. У меня таких сигарет никогда не было.

Как говорится, «немая сцена».

— Ну я пойду или еще что-то надо?

— Иди, иди, ты уже все сказал, — раздается голос начальника.

Леша выходит, «немая сцена» продолжается. Наконец, председатель суда произносит:

— Всё в протоколе. Если с этим парнем что-то случится — дам ход протоколу.

После суда подхожу к Леше.

— Зачем ты так поступил? Знаешь же, будут проблемы.

Он поднимает свои прищуренные глаза:

— Вы мне ничего плохого не сделали. Я так не могу.

И уходит.

Потом были лагерная жизнь и неизбежная расплата. Иногда, выходя из карцера, я узнавал, что там же — Леша. С производства его сняли. Но при случайных встречах Леша улыбался: «Всё нормально!»

Конечно, произошедшее стало в подробностях известно всему лагерю. И когда я попросил сообщить мне немедленно, если все-таки Лешу попытается кто-то бить (такие методы достаточно обычны), ответом мне было удивленное: «А кто решится? Администрация боится, зэки теперь уважают…»

Через полгода меня увезли в другую тюрьму. Лешин срок давно закончился. Что с ним стало? Не знаю и не хочу выяснять, чтобы не создать проблем человеку. Но очень надеюсь, что он идет по жизни без страха и с достоинством.

Сделка с совестью — соврать, смолчать, «не заметить» ради своего спокойствия, прикрываясь интересами своей семьи. Успокоить себя, что «такое время», что «все такие».

С кем мы торгуемся на самом деле? Как узнаем, что «та сторона» — наша совесть — от сделки отказалась? Когда сами окажемся один на один с бедой?

Или потом, на краю, подводя окончательный итог своей жизни, мучительно осознавая, что «бег между струйками» окончен и остается только память? Но уже ничего не изменишь?